Лаура Багдасарян

Директор Исследовательского центра "Регион"

Партнер АИМОБ, эксперт

«Все мы заложники медиаугара, заставляющего нас верить в войну… и симулякр войны удерживает нас словно под домашним арестом. Кроме того, мы все стратегические заложники in situ (лат.  на месте): наше место – экран телевизора, где мы ежедневно подвергаемся виртуальной бомбардировке».  

Это описание реальной войны и транслируемых о ней картинах известного философа и культуролога Жана Бодриайра, вплоть до последнего времени, можно считать классической формулой восприятия действительности «не здесь, но сейчас». Тогда как в последнее время вернулись времена горячих и реальных войн, о течении и существовании которых как таковых разные общества в разных странах узнают не только по видеосюжетам, но и, скажем, из проявлений их последствий в своих местах проживания.

Даже произошедшие в конце прошлого года теракты в Париже, в плане восприятия реальной угрозы войны, идущей «не здесь, но сейчас», не имели такого воздействия, какое имеют разномастные людские потоки из ряда горячих точек, направляющиеся к ним. Ведь террористические атаки имеют какое-то начало и конец. Они могут даже быть конкретно датированы. Но беженцы – это долговременное обстоятельство, и они несут с собой финансовые, межэтнические, ментальные, межкультурные и множество других глубинных проблем, они способны подорвать устоявшиеся и отточенные десятилетиями системы. А самое главное, они локализуют на новом месте прежнюю реальность «не здесь, но сейчас».    

Те или иные угрозы в этот сумбурный и динамичный для мира период пересматриваются и получают новые определения, сопровождаясь, порою, полярными обоснованиями. Тем более, что из-за специфики текущего времени и широкого интернет доступа даже происходящие на краю земли события воспринимаются на эмоциональной волне, оставив сухой остаток - «сейчас везде опасно». 

Сейчас ситуация иная. Война как способ решения геополитических, геоэкономических и внутриполитических вопросов декриминализовалась в международном масштабе, и неизвестно, когда будет установлен так называемый новый мировой порядок. А два процесса (по сути, провал 20-летнего режима прекращения огня в зоне армяно-азербайджанского конфликта и обострение российско-турецких политических отношений) уже существенно сконцентрировали в себе процессы, рассматриваемые до этого как бы со стороны, беспрецедентно актуализовав в общественном дискурсе вопросы безопасности.

Столкновения на армяно-азербайджанской границе во второй половине 2015 г., которые напоминали не отдельные перестрелки, а целостные военные операции, в армянском политическом дискурсе маргинализировали распространенный до этого тезис о необходимости мирного урегулирования отношений с Азербайджаном. А в условиях успешного, по большому счету, провала режима прекращения огня, ожидания от политических переговоров стали проявлением политического романтизма. И это, пожалуй, можно считать пропагандистским (но не стратегическим и политическим) достижением азербайджанской стороны.

В результате возросших в 2015 г. в 1.5 раза боевых потерь с армянской и азербайджанской сторон по сравнению с 2014 г., мы пришли к той ситуации, которая была охарактеризована как "пик напряженности" (9 декабря, С.Оганян, министр обороны РА), как "война, у нас, по сути, перемирия больше нет (22 декабря, А. Ованнисян, пресс-секретарь МО РА) и как "конфликт, находящийся в довольно горячем состоянии" (28 декабря, Н. Бордюжа, секретарь ОДКБ).

Армянские мотивы в контексте российско-турецкого обострения особо активно стали крутиться в период первого шока, после сбитого Турцией российского СУ-24 (24 ноября). Шок, который проявился во всех российских СМИ в виде грубых касаний ко всем болезненным струнам армяно-турецких противоречий. Будто, довольно интенсивное российско-турецкое сближение предыдущих лет проходило на основе требований не исключительно российских, а армянских интересов, и будто на армянской стороне это сближение должно было быть принято информационными салютами приветствия.  

Российско-турецкое обострение 2015г. было принято армянской стороной почти с той же напряженностью, с какой озабоченностью воспринималось российско-турецкое сближение, развивающееся быстрыми темпами до этого. И, если это сближение (которое достигло своего апогея в декабре 2014 г. заключением ряда двусторонних соглашений на фоне начала западных санкций против России) беспокоило армянскую сторону в плане возможного российско-азербайджано-турецкого политического сговора, то нынешнее обострение может Армению просто превратить в площадку для российско-турецких военный операций. И в этом случае станет исключительно невозможным оставаться вдали от "чужих войн и столкновений", что удавалось Армении в предыдущие годы (российско-грузинская война 08.08.08, российско-украинская война 2014 г).

Причем, если до ноября 2015 г. участие Турции в военных действиях против Армении было возможно с так называемых вторых позиций (Турция могла вступить в войну против Армении и Нагорного Карабаха в качестве стратегического партнера и братской страны Азербайджана), то в случае дальнейшей эскалации российско-турецкой напряженности   Турция может выйти на первые позиции для военных операций против Армении.  

Новые документы по армяно-российской ПВО, которые были заключены в декабре прошлого года министрами обороны Армении и России, пока не снимают опасений, а еще более укрепляют их по поводу наслоения чужих (российско-турецких) трений на собственной (Карабахской) войне.  

Есть еще одна интересная метаморфоза. И она связана с системами коллективной безопасности. В том же декабре, на фоне скандального, и, очевидно, окончательного падения ОДКБ в глазах армянской общественности, НАТО пока сохраняет свою прежнюю репутацию сдерживающей силы Турции.

Ведь в случае еще большего нарастания российско-турецкого напряжения именно НАТО будет обязано выступать против российской армии. Развитие последних процессов на Ближнем Востоке и, в первую очередь, возвращение Ирана на международные площадки показывают, что этот вариант рассматривается в НАТО в самую последнюю очередь.        

Программа "Улучшение обсуждений по политике безопасности в Армении" (NED)

“Improving Security Policy Debates in Armenia” Programme (NED)