Есть люди, жизнь которых как гениально произнесенное слово, звучит и проходит с лица земли. Блаженны те, которые стоят рядом и слушают.  Блаженны свидетели, так как обряд жизни таких людей неописуем, и их исключительность непередаваема, как богоданная привилегия. Этим людям свойственно прожить гениально. Они никогда не ошибаются. Промахи подобных имеют особую цель. Они оступаются только наверх, и отступают только к истине.

* * *

Я знаю одного из них. Какое блаженство: я не только был свидетелем своеобразного течения его жизни, но и родным братом и близким другом.  Я подчеркиваю о нашей дружбе, потому что для моего брата всевозможные родственные отношения были неполными, если к ним не прилагалась дружба.

Оник был у родителей старшим сыном, я - младшим. Между нами были наши средние и наша четырнадцатилетняя разница. Понадобилось много времени, чтобы возрастной барьер отступал и что бы и до мня протянулась крепкая рука дружбы.

А меж тем я был его слушателем, зрителем его знаменательной жизни. Скажем так, возраст не имел особого значения, внимание всех было устремлено на него. Внимание моих родителей также. Отношение моих родителей к нему было несколько необычным – прежде всего, даже прежде любви, они восторгались им.

Оник был неписанным законом нашего дома. Он держал открытым наш стол, он был тяжестью наших ворот, он был легкостью нашей совести. Он как свет распространялся и охватывал нас всех и все становилось на свое место.

Где бы он ни был, он всегда становился хзяином положения, но не по своей воле. Его посвящали, короновали. Он не терпел ошибок: вовремя выигрывал, вовремя проигрывал, царское отдавал царю, Божеское – Богу. Вокруг него люди создавали стихию. Все что искали - находили в нем.

Я был в юношеском, впечатлительном возрасте, когда на дружеских собраниях в нашем доме прислушивал такие беседы, которые незаметно формировали меня. Мимолетный взгляд брата тайно следил исподтишка  с каким очарованием я слушал сумбурную речь слегка подвыпившего Паруйра Севака, интересные истории Вагана Миракяня, шутки Эдмона Кеосаяна. Из друзей Оника некоторые сегодня со мною рядом, от остальных во мне остался собирательный образ своебразного, благоразумного, жизнерадостного и созидающего человека, безгранично охватываемым   моим родным братом.

После тех теплых и душевных вечеров, проводив друзей, он звал меня, усаживал рядом, клал руку мне на плечо и по причине хорошего настроения забывший свою строгую, несколько родительскую позу, задавал “невинные” вопросы и давал мудрые советы. “Выбирай свой путь правильно, ведь выбирая путь, выбираешь свою судьбу”,-говорил он,  как бы обобщая полученный мной в этот вечер урок. 

Обычно люди, получают удовольствие совершая хорошие поступки. Каждый прожитый день моего брата не оставался без хорошего поступка, но что бы он ни сделал, считал, что совершает свой долг. Помню, как он озабочивался, что дом Севака в Чанахчи был очень далеко от дороги. Добраться до конца деревни было извечной заботой и для хозяев, и для гостей. Решение проблемы казалось столь же невозможным, как перемещение дома.  Но брат нашел выход. Слева от шосе была посторена новая дорога к концу Чанахчи, и деревня, казалось, повернулась лицом, и последние дома в деревне стали самыми близкими к этой новой дороге. Сегодня почитатели писателя именно этой дорогой посещают ставший святыней дом Севака.

И так, тысячу и одно препятсвие одолели его близкие и родные. Что и говорить, он был безгранично рад из-за всего этого, но это не была радость добродетелья, а человека, кто делит радость близкого.

Так жил мой старший брат.  Вокруг него не должны были быть нежелательные ситуации, нерешенные проблемы. Он словно был призван решать и преодолевать их.

Но вот настал день, когда мой брат был вынужден участвовать в одном судебном процессе. На скамье подсудимых сидел я, как политический преступник. Это было невыносимое зрелище для моих родных. Как всегда, все взоры были устремлены на Оника. Мои действия, как бы справедливыми и законными не были, суд квалифицировал как посягательство против советской государственной системы, и был определен мой срок наказания – 4 года заключения строгого режима и 2 года сслыки.

Некоторое время после суда меня выслали, с “чувствительным” сопровождением КГБ. В дали осталось все то, что было дорого мне – Армения, наш дом и двор, загруженные заботами взрослые и беззаботные дети нашего дома, вдумчивым взглядом светлый и мудрый мой брат.

Меня сослали в Мордовию. Во время этапа мне исполниось 25 лет. В этот день по- видимому мои родные, скорчившись от горя, задавали друг другу вопросы и утешали друг друга. Я мысленно был с ними, представлял каждого по отдельности, кроме Оника. Я знал, что мне никто и ничто не может помочь. Поэтому и не мог его представить.

Тюремная система не оставляля политзаключенных в одном месте надолго. Меня постоянно перевозили из одного лагеря в другой. Из Мородовии на Урал, с Урала в Казахстан, из Казахстана в Мангишлак, во всех моих “времменых убежищах” Оник искал пути свидания со мной, но это ему редко удавалось, так как система любила использовать лишения свиданий в качестве мер наказания против меня.  Бывало, что мне вместо двух дней позволялось иметь право всего лишь на  два часа свиданий. В таких случаях я сам отказывался, учитывая долгую дорогу и все остальные трудности.

 Были бы то два дня или два часа, наша встреча проходила как две секунды. В эти минуты я истощенный и истосковавшийся, но полный удивительной энергии, рассказывал брату мотивы и цели своей борьбы, уверенный, что он своей справедливостью поддержит меня. Мне нужна была его идейная поддержка, и я был уверен, что он не откажет. Но каждый раз с удивлением и болью замечал, как брат противился мне. Он то уговаривал, то настаивал, чтобы я прекратил борьбу, отказался от нее, как многие из моих товарищей. Но именно от него я научился мужественности и принципиальности и никогда не отступал. Я, кто даже получив разрешение от брата, никогда не курил в его присутствии, во время наших непримиримых споров, противостоял, не шел ни на какие компромиссы, когда речь шла об антинациональной политике и нашим национальным вопросам.

Я пытался доказать брату, что преступники те, которые меня осудили, а не я. Ведь то обстоятельство, что я был лишен свободы из-за того, что требовал, чтобы уважалась конституция СССР, которая давала свободное право нациям с помощью всеобщего референдума выйти из состава союза, столь же свободное, сколь право вхождения в этот союз, который, имея всю конституционную власть предыдущего, наперекор предыдущему, по-советски защищался, именно это обстоятельство было уже свидетельством того, что я был осужден несправедливо... В каждом текущем дне присутствовало наше историческое прошлое, и настоящее в равной  степени со прошлым, было для меня историческим.

Свидание заканчивалось, а в Ереване моего брата ждали превратившиеся от тоски в горсточку мои родственники, устремив безнадежные взгляды в неизвестное...

Некоторое время спустя после  моего заключения, КГБ начало применять давление по отношению к моей семье. Что-что, а система советской безопасности была довольно зоркой. Первым делом ударили по брату, “перевели” с поста генерального директора фабрики всесоюзного значения на другую должность (по образованию он был летчиком, экономистом, механиком, работал на фабрике точных электроприборов). Моя сестра, преподававшая в педагогическом институте, автор книг, словарей и многочисленных переводов, без каких-либо обьяснений, была уволена. Если бы даже тысячу лет прошло с 37-го года, страна серпа и молота продолжала бы остерегаться своих способных думать граждан, их общения с обществом.

Дни вне свободы были тяжелы как свинец. Они не проходили, а словно сгущались и ложились на все что оставалось под ними. В моем мозге всегда присутствовал искаженный образ постоянно меняющегося времени. Иногда он казался окаменевшим как ледовая глыба, а секунда – единицей больше часа. Проходящий день иногда таял, сливался с предыдущим, и представлялась как регрессивное движение времени. Однако, независимо от моих ощущений, проходили годы, и мое заключение близилось к концу. Моему возвращению оставалось всего десять дней, и мысленно я уже был у себя на родине, в моем дом, и пытался снова обрести реальное течение времени, ощутить мою  законную привилегию, когда неожиданно меня обвинили в попытке бегства и дело сдали в суд. В условиях абсолютного отсутствия состава преступления я был снова осужден. Руками профессиональных жанглеров из КГБ инсценированное судебное “представление” вынесло вполне реальный приговор – мое наказание продлили еще на три года. Это одним ударом сбило со счета мои и без того трудные подсчеты  о непрожитых днях и разнесло в пух и прах осколки терпения моих родных.

А брат? Когда после этого наглово судебного разбирательства я его увидел, в нем на удивление не было никакой напряженности. Он посмотрел на меня, как сложивший оружие, добровольно отступивший, и сказал: “Всегда хотел сказать тебе одну вещь – никогда не сожалей о своей борьбе”. Я был поражен. По взгляду брата я понял, что все это время он вел со мной идеологическую борьбу исключительно ради меня. Как родственик смертника уходящего на верную смерть, он пытался удержать меня от моего же решения. Как же он старался доказать, что я выбрал неверный путь, что есть иные пути проявления патриотизма. Лишь бы я не потерялся, лишь бы не отдал жизнь чудовищу с кровавокрасными глазами, держащему судьбу мира в своих когтях. Но игра  была закончена, и она сама потерпела поражение. Просто потенциал чудовища был не просчитываем. А теперь, передо мной стоял имеющий особую цель при промахе, к месту побеждающий, к месту проигрывающий, царское дающий царю, Божеское Богу мой брат, мой друг. Он стоял и смотрел на меня, и всячески пытался скрыть от меня, что сложно сложить оружие и смотреть на бросивщегося в огонь близкого.

* * *

Сегодня конец света людям кажется намного реальнее, чем тогда распад Советского Союза. Но СССР распался, так как питался кровью своих граждан. Чудовище с крововимы глазами пало, и как клоп оставил лишь следы того что высосал. Я уверен, что СССР распался еще и потому, что мой брат,  несмотря на огромное желание, не смог выполнить роль его защитника – нравственность системы  не  удовлетворяла его . Мой брат никогда бы не взялся за эту роль, если бы ему это было нужно. Эта роль была самым большим самопожертвованием в его жизни, которое, независимо от течения событий, остается таковым. 

В эту ночь я заснул на один сон и увидел своего брата. Он подозвал меня, усадил рядом, по привычке по-дружески положил руку мне на плечо и сказал: “Я всегда хотел тебе сказать: выбирай верный путь в жизни. Выбирая путь выбираешь свою судьбу”.

С тех пор прошло много времени. Между нами сейчас барьер жизни и бессмертия, и почти та же возрастная разница, с тем лишь отличием, что теперь я старше него. И я говорю ему: “Родной мой, сколь огромна была цена спасения, которую ты отдал за меня! И несмотря на то, что я не принял ее, но думаю, что на твоем месте я поступил бы так же. Также я уверен, что и ты на моем месте избрал бы тот же путь, как судьбу. Но в этой жизни мы не выбираем наши роли. Они предназначены свыше. Также, всегда я хотел тебе сказать: какой же славным был обряд, который ты прожил как земную жизнь”!

Размик Маркосян